Алина Борисова - По ту сторону Бездны[СИ]
— Ионеси. Но окончание на «и» для эльвийского не характерно, вот и появилось привычное «э», тем более, что по смыслу подходило.
— Но кто жил здесь раньше? — вот это совсем не понятно. — Кто дал название реке? Погоди, Лоу говорил что–то… Про людей, которые сначала были свободными, а потом вы их «одомашнили». И опустили… Так это люди?! Люди жили здесь прежде вас и даже были достаточно разумны, чтоб давать имена рекам?
— Лоу, — он мгновенно раздражается, — куда ни плюнь, везде Лоу! Я ему, похоже, все же выбью лишние зубы, чтоб не болтал о чем ни попадя!
— За что? За то, что рассказывает мне правду там, где ты предпочитаешь недомолвки?
— Откуда ты знаешь, где в его словах правда, а где нет?
— Ниоткуда не знаю, ты ж мне не даешь! Не даешь узнать, понять… Ты ж специально все бросил и меня увез, чтоб я так и не поняла…
Настроение испорчено. У обоих. Я опять мучительно думаю, что было бы, начни я общаться с Лоу, а не с Анхеном. И влечение я бы почувствовала… сначала именно к Лоу… А потом появился бы Анхен… И тогда я убеждала бы себя, что с Лоу — это любовь, а Анхен — просто мираж, соблазн… Или поняла бы? Отличила? Что от чего, вот вопрос?
Люблю ли я Анхена? Любила ли? Или это просто привычка, неизбежность, помноженная на влечение? Или любовь — это оно и есть? Если теряешь голову, и родным кажется уже запах, и каждое прикосновение — желанно… Но если я люблю Анхена, зачем я тогда пошла с Лоу? Ведь если любишь — весь мир не нужен. Значит, не люблю? А как можно любить того, кто причинял мне боль — физическую и моральную? Кто убивал… убивает… но ведь и Лоу убивал… Не так, не напоказ… а мне откуда знать…
Молчание становится тягостным. Мы и без того летим прямо над водой, а тут и вовсе начинаем зачерпывать, словно спотыкаемся. Раз, другой. Анхен нервно поджимает губы и рывком бросает машину на берег. Выскакивает из машины сам, выдергивает меня.
— Иди ко мне.
Он прижимает меня к себе властно, требовательно. Целует. Целует и целует, заставляя позабыть обо всем, отдаться его губам, рукам, нетерпеливо срывающим с меня одежду, высокой траве, в которую он опрокидывает меня, не скрывая намерений. Я не против, нет, я целую и раздеваю его не менее яростно, ища забвения в нем, в его силе и в его слабости, в его любви и в его яде.
— Ну почему, — говорит он мне уже много–много потом, но все в той же, изрядно примятой траве, — почему я не могу почувствовать твою душу? Я люблю тебя, я на все для тебя готов. Я все бросил, от всего отказался. Я держу в объятиях твое тело, мне принадлежит твоя жизнь, а душа ускользает… ускользает… На ровном месте, из–за ерунды, пустяка… Почему ты всегда находишь причины от меня отгородиться?!
Я не знала ответа. Я была с ним. И мне было хорошо. Конкретно сейчас — так и очень хорошо, он умел дарить наслаждение, вот уж чего не отнимешь. Так чего же мне еще не хватало?..
Путешествие продолжалось, и мы все плыли, плыли. Вернее — летели столь низко над водой, что казалось, будто плывем. Река потихоньку сужалась, и вот уже оба берега можно легко разглядеть с воды, и солнце вечерами не падает в реку, а скрывается за лесом. Постепенно правый берег (это тот, который был слева, вот что за глупость!) становился все более крутым, там явно начиналась возвышенность, в то время как западный берег оставался по–прежнему пологим. И эти вздымающиеся над водой кручи меня просто восхищали, мы останавливались все чаще, чтоб я могла их все облазить.
Анхена веселили мои «детские забавы», он предлагал поднять меня наверх за секунду, но какой интерес в полете, если летишь не сам? А вот залезала я сама, пусть и скатываясь порой обратно, но это были мои маленькие подвиги, а не его всемогущество. Порой он ко мне присоединялся, но чаще просто любовался сверху на мои старания.
А однажды я заметила небольшой сиреневый шарик известного камня, парящий в воздухе неподалеку от меня.
— И это у нас что? — поинтересовалась у вампира, невозмутимо наблюдающего, как я третий раз скатываюсь вниз вместе с кучей песка.
— Так, записи на память. Ты веселишься, как дитя.
— Что еще за записи?
— Заберешься — покажу.
— А если не заберусь?
— Тогда спущусь и покажу. Это была твоя идея сюда лезть, я бы дальше пролетел, здесь не очень удобное место для стоянки.
— Зато красивое, — я все–таки забралась. А он показал, приманив шарик себе на руку, затем заставив его там бешено крутиться. И когда перед глазами у меня все поплыло от этого стремительного вращения, я увидела картинку: я взбираюсь по обрыву. Это было даже не кино, мир вокруг словно исчез, а тот, запечатленный обрыв и запечатленная на нем я были реальными, настоящими, дотянись рукой — и коснешься. Я разглядела свои упрямо сжатые губы и горящие от удовольствия глаза, свои чудовищно короткие волосы и перепачканные песком щеки. Рубашка местами вылезла из штанов и тоже не то чтобы особо чистая.
— Ну и зачем? Я здесь некрасивая и глупая какая–то. Это можно как–то стереть?
— Глупая — это да, — хмыкает Анхен, останавливая вращение своей вампирской сферы и возвращая тем самым реальный мир. — Вот как раз в те моменты, когда считаешь себя некрасивой, — он притягивает меня к себе, заставляя обнять его, прижаться. — Ты самая красивая. И самая нежная. И самая любимая. Моя.
И я тону в его глазах, и покоряюсь его губам, и всему–всему верю. И прошлое уходит, отступает в туманной думке, и остаемся лишь мы. Я и он. И если искать в моей жизни момент, когда я поверила, что все же люблю его, то наверное, это было где–то там, на Великой Реке с нелепым названием на «сэ». Где мы были только вдвоем, дни и ночи напролет. Дни, когда я каждый миг ощущала себя любимой и желанной, и единственной. Дни, когда я понимала, что хочу слышать его голос, и прикасаться к нему, и просто видеть его рядом — всегда–всегда. Дни, когда я видела себя отраженной в его глазах и забывала о традициях вампирского гостеприимства, и о второй машине, которая неизменно останавливалась где–то вдалеке за деревьями, и закрывала глаза на то, что по вечерам он на какое–то время за этими деревьями исчезал. И вовсе не вспоминала обо всем страшном и чудовищном, что отдалило меня от него в Стране Людей. Была ли я счастлива с ним в эти дни? О, да!
На ночь он ставил большой шатер (на нашу походную палатку это вовсе не походило, действительно шатер), ни разу после первой ночи не предлагая мне спать в машине. И наши ночи были продолжением сказки, полные страсти и его бесконечных «смелых экспериментов», и если в какой–то момент я думала, что теперь–то я знаю о сексе все, то уже в следующий раз он доказывал, что ему есть еще чему меня научить. И каждый раз, что бы он со мной ни делал, я тонула в неземном наслаждении, хоть и платила за него падением во тьму бездны. Он что–то колол мне в вену, помогая организму восполнить неизбежную кровопотерю, и наутро я вновь чувствовала себя бодрой и готовой к подвигам по освоению новых земель.
